Рядовой день “Битвы на Сомме”.

Первая мировая оставила нам множество свидетельств непосредственных участников, на собственном опыте почувствовавших, что такое воспетые Юнгером “Стальные грозы”.

Одним из них был немецкий офицер Кордт фон Брандис, одна из тогдашних немецких знаменитостей. В начале 1916-го года Брандис получил высшую прусскую награду за храбрость — орден Pour le Merite, за взятие форта Дуомон под Верденом. Фон Брандис был вообще то последним, кто появился на месте, когда форт был уже захвачен, но первым кто доложил, так что все лавры достались ему (а реально захвативший форт унтер-офицер Кунце получит эту награду задним числом уже в 30-ые).

В октябре того же года фон Брандис вместе со своим полком был на Сомме в районе деревни Гедкур.

Вот его впечатления от всего одного дня этого великого сражения, причем дня совершено рядового.

“Артиллерийский огонь в районе Гедкура, в остальном без изменений.

Утром 16-го октября мы сидели на ступеньках нашего блиндажа. Связные были внизу, а лейтенант Гланц сидел выше меня. Мы поспали пару часов и сейчас была наша очередь бодрствовать. Я читал “Речных пиратов Миссисипи”, не знаю как эта старая дрянная книжонка оказалась у меня, но ее я никогда не забуду, она занимала меня во время самых сильных артобстрелов.

Как обычно, противник “благословлял” нас. “УАА-УАА” свистели тяжелые снаряды среди орд меньших калибров. Мы давно на слух научились определять, где упадет снаряд. Этот перелетит, этот упадет перед нами, а вот этот… невольно мы втянули головы в плечи. Рев и падающие с потолка комья земли.

“Где упало?” — часовой поднимается и выглядывает. “На второй взвод” — “В окоп?”- “Похоже на то.” “Санитаров и носилки направо!” — раздается крик из одной из воронок.

Через несколько минут кто-то, пошатываясь, приходит к нам: “Господин оберлейтенант, блиндаж с четырьмя бойцами завалило взрывом, нам нужна помощь с откапыванием”.

Через мгновение мы с лопатами на месте. Гланц обладает силой гиганта и комья земли только и мелькают в воздухе когда он работает. Каждый из нас копает из всех сил в течение минуты, после чего уступает место следующему. Наконец, мы добираемся до первой балки, мы убираем ее и появляется первый человек, он глубоко вдыхает и шепчет: “Здесь, здесь, слева от меня сидел унтер-офицер Стофлин!”. Мы работаем изо всех сил, пот заливает наши лица. “Пинг-пинг”, над нашими головами разрывается шрапнельный снаряд. Если бы только огонь ослаб!

Я достал свои часы, прошло еще 17 минут прежде чем мы достали следующего. Он лежал лицом вниз, а его ноги были зажаты расщепленным бревном. Достав из-под обломков, мы начали делать ему массаж сердца и искусственное дыхание, но не было ни следа его возвращения к жизни. Мы продолжали наши усилия на протяжении 25 минут, пока он наконец не остыл прямо на наших руках.

Он был одним из наших лучших товарищей.

Противник точно знает расположение той дыры, которая раньше была окопом. Во время наших попыток спасти товарища неразорвавшийся снаряд приземлился всего в пяти шагах от нас.

Мы вернулись по нашим прежним местам, а я снова открыл книгу и продолжил чтение. Гланц, всегда до этого улыбавшийся, посмотрел на меня хмуро. В эту же секунду раздался грохот взрыва. Моя фуражка слетела с головы и упала на живот Вильгельму, спавшему внизу. Вход почернел. Завалило — было моей первой мыслью, но это был всего лишь дым, закрывший нам свет.

“Ты живой Гланц?” — “Вполне”.

Справа от нашего блиндажа из-за дыма слышны стоны и крики. Господи! Что случилось? Гланц выбежал первым, а я помчался следом. Блиндаж по диагонали от нашего разнесло прямым попаданием, балки торчали наружу как спицы. Между балок сочилась кровь и слышались душераздирающие крики. Я сделал глубокий вдох и собрался. Наш санитар, чье поведение в этих обстоятельствах было выше всяких похвал, ползал среди обломков и изувеченных людей.

Двое были убиты, у еще одного ранение бедра, он вскоре умер. Одному бедолаге оторвало ногу и руку и еще рана в живот. Слой глины и обрывки одежды остановили на время кровотечение.

“Сразу несите его в тыл Бидерман. Поднимите флаг Красного Креста”. В то время британцы его еще уважали. Но Бидерман только покачал головой. “Он изойдет кровью сразу, как только мы его поднимем. Ему уже ничем не помочь.” Раненый теряет сознание.

“Смотри за англичанами внимательно!” — часовой прячется в траншее, но поминутно высовывается их нее, чтобы осмотреться. Англичане не атакуют. Трусливые псы! Нас обуревает гнев. Снаряд едва не убивший нас был сделан в Америке, Бэтлехем Стил Компани, а наши подводники пропустили его сюда. В этот момент раненый приходит в себя и начинает кричать.

“Где моя рука? Санитар я не чувствую руку! Господин оберлейтенант!” Он кричит до тех пор, пока я не подхожу к нему. “Господин лейтенант, где моя рука? Я ее не чувствую. Моя нога! Что они сделали со мной?”. Он ревет от боли, но мы ничем не можем сделать для него. Бедный, бедный парень.

Огонь не ослабевает. Тяжелые снаряды падают дождем.

Прибегает связной их первого взвода, находящегося за дорогой. “Лейтенант фон Кваст просит разрешения отойти вправо. Возле дороги оставаться нельзя.” — “Да отходите, но оставьте прикрытие, в случае атаки немедленно возвращайтесь и прикройте пулеметами левый фланг”.

“Так точно!”. Связной исчезает.

Снова зовут санитара. На этот раз попали по пулеметному расчету. Командир расчета единственный выживший. Где пулемет? Завален! Его надо обязательно откопать, поручаю это сделать связным вместе с выжившим. Вскоре они возвращаются и докладывают, что третье отделение пропало. Пулемет — наша надежда и опора, лежит между нами, завернутый в кусок брезента.

Неожиданно слева появляется раненый. “Стой, Ты кто?” — “Лейтенант я больше не могу!”. Куда ранило? Да это же просто царапина! Немедленно назад к своему отделению! Бедолага причитает — “Ефрейтора убило!”. Это не повод слоняться, как тебе вздумается! Боец с перекошенным от ужаса лицом идет откуда пришел. Может быть нам бы стоило отослать его в тыл, но мы все в той или иной степени ранены или не в себе.

Количество раненых растет, многие ранены тяжело, но у нас нет возможности эвакуировать их в тыл. Всех стаскивают к нам в блиндаж, под его хлипкие своды. Умирающий причитает — “Лейтенант! Лейтенант! — Да, что такое? — Дайте Бога ради кофе, так хочется пить.” Гланц подносит бутылку с водой к его губам. “Господи, за, что ты сделал такое со мной?” — кричит он. Мы пытаемся вынести его, он впадает в ярость. “Вы хотите просто бросить меня! Жалкие псы, вы не хотите мне помочь, а просто хотите бросить!”

Огонь ослабевает.

Готтчак, прекрасный молодой человек, сейчас часовой. “Готтчак, что происходит?” Они идут? Немедленно приготовить пулемет! С дороги! Несите гранаты и сигнальную ракетницу! Им не взять нас просто так. Пулеметчик нежно поглаживает свой замотанный в брезент пулемет, нет им нас не взять, было бы место, где развернутся. Готтчак, перекрикивая рев снарядов, докладывает, что врагов не видно.

Раненые внизу стонут и кричат в агонии, один из них зовет мать. Еще нет и полудня, ну почему сейчас не вечер?

“Пойдем Гланц, проветримся в окопе”. Если они нас достанут, то пусть лучше под синим небом и на свежем воздухе среди этих белых облаков.

После полудня у врага передышка и я, пользуясь случаем бегу вдоль окопа, чтобы узнать, как дела у моих взводов. Еще три блиндажа устояло. В первом на верхней ступеньке сидит мертвец, его голова упала на грудь, а в каске огромная дыра. Ниже раненый фельдфебель. “Ты как Мецлов?” — “Держусь потихоньку господин оберлейтенант.”

У всех на лицах написано одинаковое выражение бессильного гнева и отрешенности. Все заняты проверкой оружия и снаряжения. “Где мой противогаз? Пулемет в порядке? Где заряды для сигнального пистолета?”

Время тянется медленно, прибегает связной из соседней роты, с ним записка.

“Дорогой Б, как у вас обстановка? Здесь все довольно плохо, если англичане все-таки полезут, обеспечь фланговый огонь пулеметов вдоль моих позиций”. Я посылаю своего связного в штаб батальона с просьбой обеспечить нас поддерживающим пулеметным огнем из тыла по нашему сигналу в виде красной ракеты. Если бы мы могли положиться так же на артиллерию!

Умирающий допил наш последний кофе и теперь просит воды. Мы еще трижды пытались его вынести, но все бесполезно. Постепенно он впадает в забытье.

Перед нашими позициями сплошная зона разрушений и воронок. Ни одного британца. Если они высунуться, то мы им уж устроим! Мы просто разорвем их одним нашим застоявшимся гневом. Англичане знают это. Мы на передовой всего четыре дня, а им надо как минимум десять суток этого ада, чтобы вымотать немецкого солдата.

Вы мерзкие скоты! Расчетливые ублюдки! Как только придет час расплаты уж мы поквитаемся с вами за каждого нашего убитого!

Постепенно день подходит к концу. Смеркается. Огонь медленно, но верно сходит на нет, за исключением отдельных налетов. Ночь зовет нас к делу.

В тыл, за боеприпасами и едой, уходят назначенные носильщики, им навстречу несут деревянные подпорки.

Раздевшись до пояса мы копаем проход в соседний блиндаж, нам надо пройти почти десять метров. За ночь мы соединяем их вместе, установив 39 подпорок. Это напоминает мне школу, когда приближающийся срок сдачи реферата, вынуждает сделать за пять минут больше, чем за два часа. Когда всходит солнце, мы выкидываем последние лопаты земли.

Это был всего лишь один день под огнем.

Тем вечером армейское коммюнике сообщит: Артиллерийский огонь в районе Гедкура, в остальном без изменений”